Неточные совпадения
Он как-то удачно продал, помнится,
рукопись «Хевери» и потому решился
дать праздник не только нам, но и pour les gros bonnets, [для важных особ, для «шишек» (фр.).] то есть позвал Полевого, Максимовича и прочих.
…Без вашего позволения я не смел прямо отправить холст: в таких случаях всегда боюсь обидеть; не имея привычки брать взяток, боюсь их и
давать… [Тобольское почтовое начальство притесняло туринского почтового чиновника за то, что он принял от М. П. Ледантю для отсылки в Петербург
рукопись перевода «Мыслей» Паскаля. Холст посылался тобольскому начальству для умиротворения его.]
Печататься не хочу в искаженном видеи потому не
даю вам на это согласия. Кроме ваших самых близких, я желал бы, чтоб
рукопись мою прочел П. В. Анненков. Я ему говорил кой о чем, тут сказанном. Вообще прошу вас не производить меня в литераторы.
Француз усовершенствовал наконец воспитание Юлии тем, что познакомил ее уже не теоретически, а практически с новой школой французской литературы. Он
давал ей наделавшие в свое время большого шуму: «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux», «L’âne mort» [«Зеленая
рукопись» (Гюстава Друино), «Семь смертных грехов» (Эжена Сю), «Мертвый осел» (Жюля Жанена) (франц.)] и целую фалангу книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
Мей охотно принял
рукопись и сказал, что на днях
даст ответ. Через несколько дней, опять выходя из класса, Мей сделал Александрову едва заметный сигнал следовать за собой и, идя с ним рядом до учительской комнаты, торопливо сказал...
Четвертого дня он вручил ему свою
рукопись «Merci» (которую хотел прочесть на литературном утре в день праздника Юлии Михайловны) и сделал это из любезности, вполне уверенный, что приятно польстит самолюбию человека,
дав ему узнать великую вещь заранее.
Наконец, не вытерпел, подошел к председателю и сказал: «Вы хозяин канцелярии, и у вас всегда есть дело; цензоров и так здесь двое; мне, третьему, совершенно нечего делать;
дайте мне мою работу, то есть какую-нибудь
рукопись, и отпустите меня домой».
По большей части случалось так, что Шаховской начинал читать свою пиесу, чтоб «
дать тон», как он говорил, и потом передавал ее Кокошкину или мне; разумеется, это делалось только в таком случае, если
рукопись была начисто переписана; но в настоящую минуту он притащил кучу листов такого маранья, что мы заранее пришли в ужас: очевидно, что читать должен он был сам.
Я говорил Гоголю после, что, слушая «Мертвые души» в первый раз, да хоть бы и не в первый, и увлекаясь красотами его художественного создания, никакой в свете критик, если только он способен принимать поэтические впечатления, не в состоянии будет замечать какие-нибудь недостатки; что если он хочет моих замечаний, то пусть
даст мне чисто переписанную
рукопись в руки, чтоб я на свободе прочел ее и, может быть, не один раз; тогда дело другое.
У нас оставалось подозрение, что тот господин, которому поручено было его отправить на почту, или почтамтский чиновник, принявший посылку, вздумали наперед прочесть любопытную новость и
дать почитать своим приятелям; дело только в том, что
рукопись ехала из Петербурга до Москвы целый месяц.
Давайте лучше дело начистоту: эта
рукопись приготовлена мною для печати и отсылается завтра же в Питер, в самых верных и надежных руках.
За две редких иконы, десятка за полтора редких книг и
рукописей Чубалов просил цену умеренную — полторы тысячи, но Марко Данилыч только засмеялся на то и вымолвил решительное свое слово, что больше семисот пятидесяти целковых он ему не
даст.
Кишенский и
дама посмотрели в
рукопись.
С Марко Вовчок у меня не было личного знакомства. Она проживала тогда больше за границей, и от нее являлся всегда с
рукописью молодой человек, фамилию которого не вполне тоже припоминаю; кажется, г-н Пассек. Она
дала нам несколько рассказов, но уже не из лучшего, что она писала.
Старик Клаус прослушал всю огромную
рукопись с весны 1856 года и
дал от себя удостоверение о достоинстве перевода.
Когда я приехал в Петербург, мои обе пьесы были уже приняты и напечатаны. Писемский никогда не руководил мною, не
давал мне никаких советов и указаний. Я не попал ни в какой тесный кружок сверстников, где бы кто-нибудь сделался моим не то что уже советником, а даже слушателем и читателем моих
рукописей.
Павел Сергеич начал было протестовать, но потом махнул рукой, изорвал
рукопись, выругал для чего-то редактора и, посвистывая, поскакал в переднюю одевать
дам.
Дамы обступили Павла Сергеича и затормошили его. Он махнул рукой и согласился. Студент побежал за тройками и вином,
дамы засуетились. Прибежав к себе, Павел Сергеич схватил перо, стукнул кулаком по
рукописи и продолжал...
Сведение этих секретных сочинений и строгое запрещение не только печатать, но даже иметь их у себя в
рукописях давало расколу личину страдающей, угнетаемой правды не только в среде раскольников, но и в глазах образованных людей.